Сокровище Родины[сборник] - Михаил Николаевич Волконский

Лето было в разгаре. Стоял июль месяц. Актёры кляли жару и желали дождливого времени. Выдался, наконец, и дождливый день, но публики собралось ещё меньше. Попробовали заменить весёлую комедию и фарс мелодрамой, но и мелодрама не выручила. Тогда решили перейти на серьёзный репертуар и стали репетировать «Отелло» Шекспира.

Самого Отелло играл трагический актёр труппы Ромуальд-Костровский, взятый на роли мелодраматических героев и жаждавший показать себя в настоящей трагедии. По его настоянию, главным образом, и ставился «Отелло».

В успех, однако, никто не верил, и репетировали неохотно. Да и роли не расходились по труппе. На большинство ролей не нашлось актёров, так что предателя Яго пришлось играть добродушному комику Козодавлеву-Рощинину, что вовсе не подходило к его средствам.

Дездемону изображала юная, семнадцатилетняя, взятая на вторые роли актриса Микулина. Премьерша труппы, Надежда Ивановна Донская, наотрез отказалась от этой роли, заявив, что она будет играть Дездемону разве лишь в том случае, когда из «Отелло» сделают оперетку.

Эта мысль, впрочем, понравилась антрепренёру, и он обещал со временем поставить шекспировского «Отелло» в виде оперетки…

Спектакль должен был идти с одной репетиции. Больше возиться с этим делом было некогда. Репетировали без ролей, по суфлёру, у которого имелся единственный экземпляр пьесы, находившийся в театре.

Самый главный исполнитель, трагик Ромуальд-Костровский, знал стихи текста лучше других, но всё-таки отчаянно перевирал, хотя не хотел сознаться в этом, ссорился с остальными, упрекал их в незнании ролей и стремился заранее свалить на них неудачу.

Одна Микулина каким-то чудом успела выучить роль Дездемоны, но она докладывала её таким почти детским, беспомощным лепетом, что её не было слышно даже в первом ряду…

— Громче, громче! — кричал на неё Ромуальд-Костровский.

Микулина старалась говорить громче, но из этого ничего не выходило, кроме чуть внятного щебетания…

Ромуальд-Костровский, по мере хода репетиции, приходил всё в большее и большее отчаяние, выражавшееся у него в том, что он всё чаще и чаще направлялся к буфетной стойке и требовал там себе рюмку водки сначала с бутербродами, потом просто с куском селёдки, а затем и вовсе без закуски…

Театр находился в городском саду, состоявшем из двух аллей и площадки пред верандой, примыкавшей к театру. Тут, на веранде, помещался и буфет, то есть стояли столики и буфетная стойка, за которой сидел вечно сонный буфетчик. Он имел удивительную способность засыпать моментально, и Ромуальд-Костровскому приходилось будить его для каждой рюмки водки.

Мало-помалу буфетчик, казалось, до того привык к этому, что при звуке голоса приближавшегося трагика вскакивал сонный, хватался за графин с водкой, наливал и отмечал в тетрадке против фамилии Ромуальд-Костровского лишнюю палочку для счёта, сколько ему отпущено рюмок.

Премьерша Донская, не принимавшая участия в репетиции, завтракала, заняв отдельный столик вместе с антрепренёром, державшим себя очень мрачно и необщительно.

Актёры то и дело бегали в кассу, чтоб узнать, как идёт продажа билетов, и возвращались с вытянутыми лицами. Продажа никак не шла, ни одного билета ещё не было продано.

II

По-видимому, «Отелло» обещал сбор ещё худший, чем давали предыдущие представления.

Донская злорадствовала, трагик пил, антрепренёр как будто махнул на всё рукою и заявил, что если ещё один такой день без сбора, как сегодня, то он «не выдержит». Это значило, что он перестанет платить деньги актёрам, и они рискуют сесть на мель.

Комик Козодавлев-Рощинин подошёл к столику, где сидела Донская с антрепренёром, и заявил:

— Антон Антонович, составляйте афишу на завтрашний день…

Антрепренёр Антон Антонович мутно поглядел на него, как бы желая узнать, шутит он или говорит серьёзно.

— Пишите! — подмигнул ему Козодавлев.

Антрепренёр отвернулся.

— Вы вечно со своими шуточками, — раздражённо произнёс он, — а мне теперь не до смеха.

— Я вам говорю, пишите афишу на завтрашний день, — повторил комик. — Я вам ручаюсь за полный сбор…

В тоне его вовсе не было слышно шутки. По-видимому, он говорил совершенно серьёзно.

— Что же вы думаете поставить? — спросил Антон Антонович.

— А что хотите; поставьте хотя фарс какой-нибудь.

— Да ведь уже ставили…

— А вы опять…

— И в этом вся штука? — безнадёжно протянул антрепренёр, готовый было уже оживиться.

— Нет, — возразил Козодавлев-Рощинин. — Вся штука в водевиле, который пустим под конец…

— Какой же это водевиль?..

— «Тёмно-синий муж, или Наказанная неверность».

— Я не знаю такого водевиля.

— Всё равно, пишите.

— И вы ручаетесь за сбор?

— Ручаюсь.

— Но на каком основании?

— Увидите.

— Но вы объясните…

Несколько актёров подошли уже к столику, чтобы послушать, в чём дело. Они верили в изобретательность старого комика, выручавшую их не раз и прежде.

— Да пишите, составляйте афишу, — послышались голоса. — Андрей Иванович зря говорить не станет, если дело серьёзное. Ведь всё равно, что ставить… А уж если он говорит…

Антрепренёр вынул из кармана лист бумаги и стал писать афишу.

— Прикажите только, чтоб в типографии набрали «Тёмно-синий муж» самым жирным и крупным шрифтом, какой только найдётся, — сказал Козодавлев-Рощинин.

В то время, как антрепренёр Антон Антонович выводил чернильным карандашом огромными буквами: «Сенсационная новинка, небывалый до сих пор водевиль „Темно-синий муж“», по дорожке сада, ведшей к веранде, от входа приближался высокий, почтенного вида господин в отличном пальто и серой мягкой шляпе. Лицо его было бледно, походка неровна, шляпа надета кое-как набок, пальто расстёгнуто… Всё это в соединении с торопливостью, совсем не соответствовавшей летам и почтенному виду господина, обличало его крайнее волнение.

Он подошёл в упор к перилам веранды, остановился, тяжело дыша, и, прежде чем заговорить, быстро оглядел группу стоявших у столика актёров.

— Что вам угодно? — обратился к нему антрепренёр.

— Простите, — заговорил господин, — но дело в том, что у меня со вчерашнего вечера…

— Что со вчерашнего вечера?

— Пропала дочь…

В первую минуту все подумали, что они имеют дело с сумасшедшим.

— Вы не сочтите меня за рехнувшегося, — продолжал господин, — хотя, в самом деле, есть, отчего и с ума сойти… Вчера вечером моя дочь…

— Но позвольте, — перебил Антон Антонович, — если ваша дочь, как вы говорите, действительно… исчезла, — выговорил он, не найдя другого слова, — то прежде всего это дело полиции…

— Ах, конечно! — воскликнул господин. — Это дело полиции, и она ищет…

— Тогда что же вас привело к нам?

Господин развёл руками и, как бы отрезвлённый этим вопросом, словно опомнился.

— Не знаю, — произнёс он, смутившись, — не знаю, простите. Я потерял голову… Но я всюду ищу… Я думал, может быть…

— Что — может быть?

— Она у вас?..

— Почему же вы это думали?

— Не знаю…

— Что же вы полагали, — возмутился Антон Антонович, — что